Предвидение большого стиля. Никита Михалков о традициях современной России

Сценарист и режиссер Авдотья Смирнова как-то сказала: «Все мы просто обласканы критикой по сравнению с тем, что писали и пишут о Михалкове. Он много лет всю эту гадость про себя читает. И ведь продолжает снимать хорошее кино».

Никита Михалков сейчас завершает съемки «Утомленных солнцем-2» под Нижним Новгородом. На днях он встретился с обозревателем «НГ».

- Никита Сергеевич, в одном из недавних интервью, говоря о национальном кино, вы сказали: «Большой стиль заложен генетически в нашего зрителя». Что вы имели в виду под словосочетанием «большой стиль»?

– В передаче «Судите сами» недавно рассуждали о том, должна ли Россия вести борьбу за лидерство в мироустройстве и справедливости. 69 процентов зрителей в студии проголосовали за, и 31 – против. А это ведь тоже Большой стиль, в определенном смысле. То есть когда либералы говорят: давайте сначала подумаем о народе, об учителях, об их зарплатах, а потом будем думать, как занять лидерство в борьбе за справедливое мироустройство, – это попытка измельчания. Это то же самое, что говорить про культуру: давайте сначала накормим людей, а потом дадим им книжки, давайте сначала заплатим большую зарплату, а потом научим их читать. Это категорически не вписывается в традицию, историческую память и характер русского человека, в русскую культуру. Большой стиль – это в определенном смысле ее составляющая. Если говорить о национальном кинематографе. То есть Большой стиль – это нечто, что зиждется на большой литературе. А что такое большая литература – русская литература – это Толстой, Достоевский, Чехов, Бунин… Даже при малой форме в их произведениях масштаб мышления и масштаб взаимодействия носят гигантский характер, потому что являют собою попытку проникнуть в суть жизни человеческого духа, а он – безграничен.
– В XVIII веке мы уже пытались ввести в России (правда, это был импортный вариант) Большой стиль – классицизм. Но дальше образованного общества он «не пошел»…
– Категорически не согласен… А русские сказки – это не Большой стиль? А Илья Муромец – это не Большой стиль? А Змей Горыныч? А Кощей Бессмертный?! Это не Большой стиль? Вслушайтесь – БЕССМЕРТНЫЙ! Уж куда больше-то?!
– Императрица Елизавета, которая обожала сидеть с простыми девками, наряжаться в русский сарафан и кокошник, петь народные песни, с удовольствием строила на территории дворцовой усадьбы терема…
– (Перебивает.) Ну это игра…
– То, что вы сейчас говорите про русские сказки, отчасти тоже игра в русский стиль…
– Игра – это когда люди рассматривают некий определенный период жизни и потом пытаются его инсценировать, как сейчас пытаются инсценировать сражение под Бородином или под Аустерлицем… Инсценировка – игра. А там-то снаряды настоящие были! И фугасы, и ядра, и пули… «Смешались в кучу кони, люди»! Это Большой стиль. А сама Бородинская битва – это не Большой стиль? А сожжение столицы – не Большой стиль по поступку? Сжечь собственные дома…
– Мне кажется, не совсем корректно находить в сожжении Москвы, как и в Бородинской битве, приметы стиля, знаки искусства…
– А я и не говорю, что это искусство. Стиль – это же не только искусство? Есть человеческий стиль, есть стиль жизни, но не как составляющая искусства, а как масштаб! География Российской империи – это не Большой стиль? Вот и все! Вот что я имею в виду, когда говорю о том, что генетически мы предрасположены к Большому стилю – и в искусстве в том числе! Как может быть страна с географией России и менталитетом Голландии?
Но я, пожалуй, могу вам назвать и пример искусственно созданного Большого стиля в России. Это Санкт-Петербург – абсолютно искусственное образование, построенное волей человека в нелогичном и очень уязвимом месте, к тому же назло! Только вдумайтесь! Пушкин пустых слов не бросал – «здесь будет город заложен назло надменному соседу». Это в определенном смысле приговор! (Смеется.)
А сколько людей погибло, строя град Петра? Дело даже не в этом… Город, который построен вот так, – это уже данность. Причем Санкт-Петербург не сравним ни с одним из городов России. Он был построен не так, как строились российские города. Например, строится кремль или крепость и кругами, как вокруг брошенного в воду камня, растекаются волны: образуются посады, слободы и так далее... А град Петра – первый город, который построен по плану и где появились проспекты. Это же потрясающе, завораживающе и безумно красиво. Но это не русский город. Это пример Большого стиля, созданного усилием воли гения, но без учета ментальной традиции народа, и потому он так и стоит особняком в семье российских городов.
– Не кажется ли вам, что Большой стиль в кино выглядит сегодня так же искусственно, как град Петра, потому что его «великодержавная поступь» характерна не для российского, а для советского кинематографа?
– Большой стиль характерен для России, для ее менталитета, но это вовсе не означает, что он должен быть единственным или доминирующим. Не об этом речь. Российский кинематограф не сможет существовать исключительно «в границах» большого стиля. Но так же, как невозможно представить себе кинематограф, состоящий исключительно из Киры Муратовой, Алексея Германа, Александра Сокурова и других замечательных арт-хаусных кинематографистов, нельзя представить его без Гайдая, Данелии, Бондарчука, без того же Матвеева. В противном случае мы имеем дело только с устрицами без хлеба и без гречневой каши. Разве это может считаться кинематографом огромной кинодержавы?

– Никита Сергеевич, ваши картины, с моей точки зрения, вполне укладываются и в рамки элитарного арт-хаусного кино, и в рамки так называемого Большого стиля. Вы относитесь к разряду универсальных режиссеров.
– И слава Богу.
– Почему слава Богу?
– А почему нет?
– Ну потому, что нелепо в стране с такой географией иметь пару режиссеров, которые одинаково блестяще владеют и малой формой, и крупной. Почему Россия, для которой характерно масштабное, эпохальное мышление, особенно в культуре и политике, так и не вырастила хотя бы десять универсальных режиссеров? Голливуду-то это удалось?..
– Потому что мы продолжаем существовать в рамках наших хороших и плохих традиций. В летописи XII века написано: что-то не произошло или произошло плохо только потому, что делалось с «тяжким звероподобным рвением». Мы существуем, как правило, с «тяжким звероподобным рвением». Мы пьем и боремся с алкоголизмом с одинаковым рвением, мы совершаем революцию с таким же рвением, как и контрреволюцию. Мы разрушаем устои, которые нам надоели, с тем же рвением, что и строим новое. Рвем партбилеты перед телеэкранами. Хотя еще пять или шесть дней назад лизали задницу государству и партии! Но это мы! Хорошо ли, плохо… скорее даже плохо… но это мы! А вспомните, с каким рвением – тяжким и более чем звероподобным – мы кинулись в пробитое нами в конце XX века окно в Европу за глотком свежего воздуха. И ведь не заметили, что вместо свежего воздуха нам в прорубленное окно вставили канализационную трубу, по которой слили все то, что там Западу не надо. И фильмы, даже не категории «В», а категории «С», просроченные лекарства, замороженные неизвестно в каком веке куриные ножки. А мы продолжали предполагать, что вот теперь-то мы знаем, что такое свобода! Пример. Был режиссер, который снимал очень хорошее качественное кино. И был свободнее многих других. Когда пришла свобода, он решил, что вот уж теперь он всем покажет, что такое настоящее… самое настоящее! И – все кончилось. Отчего это с нами происходит? От непонимания, что свобода в России, как правило, превращается во вседозволенность и хаос! Свободу мы всегда понимали и понимаем неправильно. Для Запада, к примеру, любая свобода ограничена законом. И Запад этот закон чтит. По крайней мере делает вид, что чтит. А для нас жизнь по закону немыслима! Потому что в законе нет ничего личного! Как говорит один из персонажей моего нового фильма «12»: «Наш человек без личного отношения – ничто, пустоцвет: ни украсть, ни покараулить». Русский человек читает закон и все время подспудно думает, где его обманывают. Наш человек не верит законам, которые написали другие люди, потому что знает: если бы он сам писал законы, то обязательно попытался бы провернуть то, что выгодно конкретно ему.
– Константин Леонтьев писал: наш мужик уверен, что барин его обманывает, но в тот же самый момент думает, как бы ему самому обмануть барина.
– Конечно! Вот какая штука! В эпоху перемен более или менее безболезненно можно существовать только тогда, когда есть национальный иммунитет. Если национального иммунитета нет, то прилипает любая зараза. Причем сразу же! И превращается в эпидемию. Эпидемия проходит, но шрамы-то остаются? Как меня гнобили и уничтожали, когда я показал в Кремлевском дворце отрывки из тех картин, которые тогда выходили, – ужастики, триллеры вроде «Змеиного источника» и другие… Но это снимали только потому, что раньше снимать такое было нельзя. Не потому, что этого хотелось, а потому, что раньше было нельзя! Как дети, которым говорят – не трогай бритву! Куда ни спрячь, ребенок ее найдет и порежется! Но он должен взять бритву, причем только потому, что брать ее было запрещено.
– То есть свобода для России – это катастрофа?
– Для России без иммунитета свобода – катастрофа. Прививка должна быть национальная – через бабушкины сказки, через историю, через ощущение себя как часть целого. Но согласитесь, я не один так думаю в нашей стране? Значит, в определенной степени это объективная ситуация. Другой разговор, что не всякий об этом говорит и не всякий об этом думает. Мы отвыкли существовать в реальном здоровом размышлении о себе самих. Мы абсолютно забыли, что для русского человека вопрос «как жить» всегда был второстепенным, потому что первым был вопрос «зачем жить». И ответ на вопрос «как жить» он находил только после того, как начинал понимать, «зачем жить». Василий Розанов замечательно сказал – и это совершенно русская черта: «Человек без веры мне вообще неинтересен»! Однажды у меня была пресс-конференция, где я повторил эту фразу Розанова. Когда мое выступление только началось, я заметил молодого худого аскетичного человека с аккуратно подстриженной бородой, который что-то нервно записывал. Он был бледен и сильно недоволен тем, что я говорю.
После пресс-конференции он подошел ко мне и сказал: «Я не пью, я не курю, я никогда ничего не украл, я никогда никого не бил, я женат и не изменял жене, у меня двое детей, и я их сильно люблю. Если рассмотреть мою жизнь через призму Евангелия – я живу по заповедям. Но я не верю в Бога! И что, я вам не интересен»? На что я искренне ответил: «Нет, мне ваша добродетель абсолютно не интересна. Потому что если бы вы этими добродетелями жили во славу Божью, то я бы снял перед вами шапку… Жить по заповедям – очень трудно, и я преклоняюсь перед всяким, кто способен так жить; но жить – во славу Божью, а не из страха, что жена его застукает»… Он меня не понял. В старой России дела обстояли несколько иначе, и мы аукались Евангелием вне зависимости от того, каков был образовательный ценз. Когда Чайковский подъезжал на извозчике к дому и тот требовал с него лишний пятак, Чайковский говорил – «да побойся Бога». И извозчик понимал, что имеется в виду. Это не фигура речи. Это понимание сути. Два столь разных по происхождению, образованию и привычкам человека существовали в одной системе координат! Разрушение этой системы, написание кодекса строителя коммунизма, списанного с Евангелия, только без Бога, – казалось бы, замечательный опыт жизни. Ну зачем вам этот Бог? Живите по коммунистическим заповедям, и все будет хорошо! Фигушки. Не выходит. И в определенном смысле вера – это тоже Большой стиль!
– Город Сочи выиграл право проводить Олимпиаду 2014 года. Подавляющее большинство населения России, включая и представителей СМИ, радовалось! Но вот парадокс. На ММКФ победил русский фильм, и критика дружно закричала, гневно сотрясая воздух: а давно ли французы побеждали в Каннах? А итальянцы в Венеции? Ваше мнение, что произошло с образованными, умными людьми, которые вдруг начали сопротивляться врожденному генетически чувству патриотизма?
– А кто вам сказал, что это люди умные, нормальные и образованные? Очевидно, речь идет о той категории людей, у которых нет национального иммунитета. А патриотизм – это производная от иммунитета. По большому счету патриотизм, собственно, и есть иммунитет. Но если это не коммерческий и карьерный патриотизм. Я говорю о том патриотизме, который… КАК ДЫШАТЬ! Вспомните Розанова, который говорит: не тот настоящий русский, который будет рядом с Россией, когда она сильна и прекрасна, а тот, кто будет рядом, когда она будет лежать полудохлая. Тот русский, кто будет рядом с оболганной, обруганной, объеденной Россией. Он будет оплакивать ее, но останется с ней! Патриотизм – это когда я люблю СВОЕ и предлагаю это делать другим! Любите мое, как я люблю мое, а я буду пытаться любить ваше, как вы любите свое! Но если вы мне покажите, как вы любите свое! Я лично готов показать, как я люблю свое и за что я это свое люблю! Патриотизм вообще штука интимная. Он должен концентрироваться и выплескиваться в тяжелые минуты, когда наступают кризисы. «Я глубоко презираю свое отечество, но не люблю, когда это делают другие». Александр Сергеевич Пушкин. Патриотизм это или нет? (Улыбается.)
– Недавно вы сказали про систему госзаказов, «что нам это нужно». У некоторых представителей творческой элиты ваше заявление вызвало резкое неприятие…
– (Перебивает.) Что такое госзаказ? Либералы сразу начинают говорить о воинствующей идеологии, о накладывании железной лапы государства на свободу творчества. Я считаю, это большое заблуждение. Государство имеет полное право заказать продукт, который ему нужен. А художник имеет полное право отказаться выполнять заказ, который его не устраивает. Что здесь такого подспудно нехорошего?! Америке нужно было увеличить приток служащих в летные училища, и они сняли «Top gun» с Томом Крузом. Популярнейший артист! И ему заплатили огромные деньги! Причем деньги на фильм дал Пентагон – 70 миллионов долларов. В итоге приток молодых людей в воинские училища вырос!
– У американцев не было того прошлого, которое было у нас. Тогда государство действительно накладывало лапу на свободу творчества, а от госзаказа отказаться было смерти подобно…
– К сожалению, мы являемся страной с непредсказуемым прошлым.
– И непредсказуемым будущим. Поэтому согласие выполнять госзаказ и сегодня страшновато…
– А чем это так страшно?
– Неизвестно, кто будет писать следующий учебник истории, с какой целью и как в нем «слово наше отзовется»…
– Вот у меня, к примеру, есть свое представление о Дмитрии Донском. И я бы с удовольствием выполнил госзаказ, чтобы снять фильм про Дмитрия Донского или Александра Грибоедова, например. Мне интересно рассказать, что такое борьба за Шелковый путь, борьба за овладение Востоком…
Госзаказ опасен для тех, кто никогда не знает, чем все кончится. Кто заснул красным, а проснулся трехцветным, кто суетливо пытается уловить, куда дует ветер, что надо кричать, кого славить и проклинать, чего делать?! Для них не только госзаказ опасен. Про себя могу сказать одно: я никогда не отказывался ни от одной своей картины. И я никогда не служил мамоне. Я служил тому, без чего меня нет.
– А без чего вас нет?
– Без того, что называется моей родиной, извините за пафос! Вспоминаю слова философа Ильина – никогда не жалуйся на жизнь, потому что ты для того и рожден, чтобы сделать ее лучше. Что плохого в том, что я люблю мою историю и пейзажи и мне намного интереснее путешествовать по России, чем по любой другой стране. Ну разве что в Испании могу чуть большее время провести, потому что моя воспитательница была испанка. Уважаю всех. Но я там – турист. А турист лишен глубинных знаний и самое главное – созерцательности. У него на нее нет времени. Но не русского пейзажа, не русской литературы, не русской архитектуры, не русской поэзии без созерцательности не существует. А вообще поэзия как понятие во многом определяет суть русской культуры и русской жизни. Не зря Мережковский сказал: «Герой – это поэт действия. А поэт – это герой созерцания».
– Вы сняли недавно фильм «12». Ректор Щепкинского училища Борис Любимов, которому удалось посмотреть рабочую копию, сказал, что такого сильного во всех отношениях фильма он давно не видел! Я так поняла, что фильм снят практически в одной комнате и в нем нет ни одной женской роли.
– (Долго молчит.) Я горжусь, что Божьей милостью мне удалось это сделать с моими товарищами… Это новый уровень для меня…
– В чем?
– В глубине и свободе. Как вам объяснить это когда не видно труда, когда есть некий полет… Я не могу объяснить! Я могу сказать, что проделал там несколько рискованных экспериментов. Например, попытался заставить зрителей не отрываться от экрана и погрузиться в него без единого крупного плана. Все происходит, как если б кто-то смотрел на события из соседней комнаты. Когда видны сразу все. Но тогда все должны работать как один. А это... (Замолкает.)
– Сейчас вы продолжаете съемки «Утомленных солнцем-2». На роль Сталина вы пригласили Максима Суханова. Почему именно его?
– Это очень большой артист. Он может все! Как и Алексей Петренко… Они разные, конечно… (Задумывается.) Макс владеет техникой и формой очень хорошо. Но вот что главное: он обладает очень редким качеством и очень дорогим – умеет молчать так, как почти никто не умеет. Он умеет исторгать энергию концентрацией, а не физическим действием или словом. Я думаю, что его используют всего на 40 процентов и не понимают, что он может! Такой же артист Роман Мадянов.
– Недавно один молодой режиссер сказал, что хочет найти своего Брэда Питта. У вас нет подобного желания?
– Нет. Я могу согласиться с тем, кто говорит: хочу найти Роберта де Ниро или Мэрил Стрип. Это я могу понять. Хотя это все равно что сказать: я хочу найти Смоктуновского. Или Неелову… А «Брэдами Питтами» у нас сериалы завалены!
– Например?
– Да я даже пример не хочу приводить. Я не хочу про Питта ничего плохого сказать – хороший актер. Но если уж говорить о молодых, кто стоит в категории неординарных, – это Николь Кидман. Она по своим возможностям и по подходу к роли стоит на голову выше тех, кто снимается! Но я говорю только то, что мне кажется. Тайна Меньшикова… Мне интересно, когда я не знаю, как это делается. У Олега Меньшикова есть та категория внутреннего секрета, который мне интересен и непонятен. А умножение его легкости на трагизм дает невероятный результат! Умножение его спонтанности на постоянно существующее второе таинственное «дно», которое является для актера величайшей форой по отношению к другим. У кого-то это заложено в тембре голоса. Смоктуновский – весь в тембре своего голоса. Весь! Не надо понимать меня примитивно, но представьте себе Смоктуновского озвученного другим актером, и вы не увидите Смоктуновского. Песни Высоцкого без голоса Высоцкого – обычные песни… Иначе говоря, когда хотят найти Меньшикова – это я могу понять. Потому что это означает – я хочу найти артиста с тайной. А когда говорят: хочу найти Брэда Питта, – это означает: хочу найти артиста, который может так же играть, так же выглядеть, чтоб был так же красив и так же сложен.
– Как бы вы определили, что такое режиссура?
– Режиссура – это предвидение. Это когда ты должен видеть результат, все здание целиком, еще не имея даже котлована под фундамент.
– Вас буквально на куски режет отечественная критика… А вы, как мне кажется, даже и не сопротивляетесь?
– Я понимаю, почему и за что они хотят вывести меня из равновесия. Я понимаю, что их во мне раздражает. Но это та суть моя, которую, я надеюсь, Господь не даст им во мне исправить!
– Каждый человек по-своему одинок. Художник особенно. В 20 лет, очевидно, это не так остро ощущается, как в 60?
– Да, в 20 лет ты об этом не думаешь… Но уже не в 20 лет ты понимаешь, что это было всегда. Потому что одиночество – это ответственность. Хороший фильм сняли очень хорошие товарищи, а плохой фильм снял режиссер.