Политзаключенных обмен не коснется

Перемирие между Украиной и Новороссией, каким бы шатким оно ни было и как бы его ни критиковали ярые сторонники независимости народных республик (такие как, например, Павел Губарев), все-таки сделало возможным важное событие: обмен военнопленными. И он действительно происходит. Однако в списки лиц, подлежащих обмену, в этот раз Киев не спешит включать политзаключенных: формально политики и общественные деятели, не бравшие в руки оружие, действительно не попадают в категорию военнопленных, по которой была достигнута договоренность в Минске.

Тем временем в Украине скоро может появиться фонд помощи тем самым «политическим», которые находятся в руках у СБУ. Об этом в эксклюзивном интервью «МК на Дону» рассказал Михаил Чумаченко — один из лидеров Народного ополчения Донбасса, которого также называют идеологом «Русской весны». Он сам находился в заточении с марта текущего года, то есть был задержан после Павла Губарева.
— Расскажите, как вы сами были задержаны?
— 22 марта группа «Альфа» Службы безопасности Украины ворвалась ко мне в дом. Меня схватили за руки и за ноги пять человек. Пять минут со мной пообщались, после чего посадили в автобус без номеров и увезли. Привезли в Днепропетровск, в центральный изолятор временного содержания СБУ. Первую ночь я провел с каким-то сумасшедшим. Потом - три недели в «одиночке». Это было довольно напряженно. Я привык работать с большими объемами информации, общаться со многими людьми, и находиться столько времени в одиночестве для меня действительно было сложно. Ко второй неделе я придумал заниматься дыхательной гимнастикой. А камера небольшая, и постоянно идет видеосъемка. Так вот, на десятой минуте моих дыхательных упражнений ко мне ворвалась толпа охранников с криками: мол, что это вы тут делаете, не собираетесь ли вы суицидом заниматься?

— Каковы были условия содержания?
— Чтобы вы понимали, в тюрьме очень строгие порядки. В шесть утра подъем, и лежать нельзя, только сидеть. Нельзя накрываться с головой. Чуть что — сразу стук. Лицо всегда должны видеть. И еще было много таких тюремных правил, с которыми я тогда познакомился. Камера - два на три метра. Для прогулок — что-то вроде бетонной ниши, зал три на пять, стена в высоту примерно четыре метра, сверху сетка. Там мы гуляем, сверху смотрит наблюдатель. Включают музыку, обычно что-то вроде Тараса Шевченко, щира украинска мова, и вот это все целый час, очень громко. Иногда бывает попса, но чаще все-таки вот такой «воспитательный момент».
— Как проходили допросы? В чем именно вас обвиняли?
— По моему уголовному делу было семь следователей и два прокурора. Курировал мое дело Голомша, это первый зампред прокурора. Очень жесткий человек, еще при Кучме был. У меня сложилось впечатление, что в Киеве, в СБУ, мне придавали больше значения, чем в самом Донецке. Когда меня и моих товарищей похитили, некоторые даже выражали недоумение: зачем и меня, мол, он же никогда и в лидеры не лез. Для них это было даже странно.

Я знал, что мой телефон до задержания прослушивали. Я и не мог никакой дешифратор поставить. Мы же были нищие! Бегали, искали, где взять 10 гривен на листовки. Когда меня взяли, сразу сказали: мы знаем о вашей истиной роли, знаем, что вас Россия финансирует, и так далее. Я ему сказал: «Вот вы, Николай Васильевич, зашли ко мне в дом. Вы видели, как я живу. Выражаясь деликатно, очень скромно. Как вы думаете, если бы меня Россия финансировала как идеолога, наверное, на моих жилищных условиях это как-то сказывалось бы?» Для них это было такое несоответствие. Тогда один сказал: «Мы это все проанализировали и поняли, что вы еще хуже. Судя по всему, получается, что вы идейный. С такими нельзя договориться». Я ответил, что принимаю это как комплимент.
Однажды ко мне пришли трое, два мужчины и женщина. Женщина — переводчик, хорошо говорит по-русски, родом из Чехии. Мужчина представился как Александр Хуг, замглавы миссии ОБСЕ по Украине. В ходе беседы я спросил, почему они пришли ко мне и к кому еще приходили. Он ответил, что к Харитонову, Губареву и ко мне. Притом что я гораздо менее знакомый человек, как обычно шучу — «широко известный в узких кругах». Я снова задал ему вопрос — почему? Он не ответил, и тогда я понял, что и он смотрел все видеозаписи моих допросов.

— Кого еще из задержанных вы могли бы упомянуть?
— По моему уголовному делу также проходили два гражданина России. Это Вячеслав Негриенко, который был задержан 7 марта на ж.-д. вокзале, с ним мы однажды виделись, обсуждали кое-какие технические моменты. И второй человек, вероятно главный, — это Рома Баных. Он настоящий военный, один из первых был куратором создания боевых групп в Донецкой и Луганской областях. С последним я не успел встретиться. И вот в Киеве решили, что Рома Баных создавал боевые группы, а я был идеологом этого дела. Скажем так, на тот момент это не совсем соответствовало действительности. Если бы меня похитили на две недели позже, как я изначально ожидал, тогда да, это действительно могло уже быть так. Об этом, естественно, мои донецкие товарищи не знали. Так вот, эти два парня до сих пор в изоляторе, в «одиночках».
— Вы действительно объявляли голодовку, находясь в заключении?
— Я очень хотел, чтобы моя супруга Анна меня посещала. Следователи не возражали, а начальник Следственного управления был категорически против. Она добивалась этого два месяца. В конце он даже написал письменный отказ, хотя обычно эти люди, «бумажные души», очень боятся оставлять после себя какие-либо документы. В общем, я немножко разозлился и решил, что буду голодать. Первый день проголодал, второй, на третий день стали спрашивать, почему я не принимаю пищу. Говорил, что не хочу. И так каждый день. На шестой меня вызвали к начальству и сказали: «А вы знаете, что если вы объявляете голодовку, то вы должны в письменном виде составить заявление и изложить свои требования?» Я и подумал: все ведь должно быть с пользой для дела. Беру лист бумаги и пишу: «Я отказываюсь от пищи в связи с тем, что Главное следственное управление дало негласное указание запрета на свидания с моей супругой Гончаровой Анной Юрьевной». Следователь схватил, читал минуты три, затем побежал начальнику докладывать. Затем меня подозвали в зал для прогулок и спросили: «А знаете ли вы, что по нашей инструкции мы после трех суток имеем право вас принудительно кормить?» Я ответил: «Я знаю другое - что по нормам ОБСЕ и других организаций принудительное кормление относится к пыткам». Говорят, ничего не знаем, таких, как вы, буйных, мы будем кормить принудительно. Сошлись на том, что я написал заявление на Лутковскую для защиты прав населения, и после этого мы будем что-то решать. Согласился. Правда, потом четыре дня я выходил из голодания, а охранники продолжали бегать ко мне: «Как так, мы же уже договорились, а вы продолжаете отказываться от пищи?»

— Как получилось, что вас решили именно обменять?
— Мне несколько раз предлагалось пойти на сделку со следствием. Это означало, что я получил бы условный срок и запрет заниматься общественной деятельность на три года, признавшись в том, что планировал совершить какие-то преступления, теракты. Я раз за разом отказывался. Однажды мне просто принесли готовое решение, в котором значилось, что я могу выйти на свободу. Долго не мог поверить и искал подвох. И я был задержан прямо на выходе из изолятора. Семь дней меня продержали в подвале, там я и узнал, что будет обмен.

— Для чего вы создаете фонд помощи политзаключенным? Кто будет участвовать в его работе?
— Я не могу не помочь ребятам, которые по-прежнему находятся там. Я же помню, в каком состоянии там содержат людей. Я отсидел 139 дней в изоляторе и еще неделю в подвале. Даже на то, чтобы просто полечить зубы, или взять воды, или сигарет, нужны средства. Очень трудно приходится семьям, где кормилец оказывается в изоляторе. Я просто чувствую, что я, выйдя на свободу, могу и должен помочь людям, вместе с которыми мы там находились. Я думаю, нас поддержат и российские организации, ведь среди заключенных есть россияне.

Источник: "МК на Дону"